Однажды я прочла: большой поэт перегораживает течение поэзии так же, как огромный валун перегораживает течение реки, заставляя ее хоть немного, но изменить свое русло. "Гибель богов" Висконти сделала с кинематографом то же самое, определив его развитие на многие годы. Среди признанных шедевров, испытавших влияние этого фильма, - "Кабаре" Боба Фосса, "Ночной портье" Лилианы Кавани, "Змеиное яйцо" Бергмана...

Казалось бы, такой фильм не нуждается ни в рецензиях, ни в рекомендациях. Однако совсем недавно мне встретилось мнение, присудившее "Гибели богов" статус "великолепной мумии" - одиозного мертвого шедевра, анахронизма в мире рациональной и трезвой оценки Третьего Рейха, который - к примеру - "укреплял и лелеял институт семьи". Но господа, Висконти снимал елизаветинскую трагедию (общеизвестно: замысел вырос из "Макбета") - и попросту не мог не сказать о "веке", в котором "слепых ведут безумцы". Ведь именно так "образцовая немецкая мать" Магда Геббельс обрекла на смерть своих шестерых детей: "Мир, который придёт после Фюрера, не стоит того, чтобы в нём жить." Не ее ли второму супругу следует переадресовать звучащий в "Гибели богов" упрек: "Ты отправил своего сына на бойню, чтобы иметь возможность сказать: «Эссенбеки производят детей и орудия с одинаковыми чувствами, и с одинаковыми чувствами они будут похоронены!"

Но действие еще только начинается: 27 февраля 1933 года, глава металлургического концерна "Сталь Эссенбеков" празднует день своего рождения... В гости ждут только самых близких. Бережно и значительно лакей ставит на стол карточку в серебряной подставке: "Барон Йоахим фон Эссенбек", слуги сервируют стол к праздничному ужину, а сам барон, как над могилой, скорбит над каминной полкой, где в серебряной рамке стоит фотография его старшего сына Томаса, погибшего на пресловутой бойне...

А в Берлине уже горит Рейхстаг - известие, которое прервет праздничный концерт, - и в резиденции Эссенбеков вот-вот появится главный режиссер предстоящей им трагедии - кузен "неутешной вдовы" Томаса гауптштурмфюрер СС Вольф Ашенбах:

- ...Ты должен понимать, что сегодня в Германии может всякое произойти, даже самое невозможное. И это только начало. Моральные устои мертвы. Мы относимся к элитному обществу, где дозволено абсолютно все. Это слова Гитлера, - говорит он любовнику Софии Фридриху Брукману, косвенно склоняя его к убийству старого барона... - Мой милый Фридрих, даже ты должен подумать об этом. Например, ночью.

Примечательно, что этот монолог "белокурая бестия" Ашенбах произносит перед зеркалом, почти любуясь собой. Так же, перед зеркалом, София (леди Макбет, Иокаста, Агриппина... - этой "актрисе" выпало сыграть много ролей), планируя "разыграть карту" своего сына Мартина, спокойно подкрашивает губы:
- У него нет моральных принципов. Сталелитейный завод или «Роллс» - ему наплевать. Мы бросим ему наживку.
Что ж, в итоге "актер" Мартин захочет "ВСЁ"...

А ночью, действительно, запускается уже готовый "распорядок действий"... - неотменимый, непоправимый, до финала, до "долгожданного бракосочетания" Софии и Фридриха, когда Мартин жестом, достойный Калигулы и Нерона, выставляет на столик свадебный подарок - две капсулы с ядом. Затем возвращается к "веселью", где играет патефон, кружится несколько случайных пар, тревожа тусклые язычки свеч, в креслах осели осоловелые от выпитого"друзья", у дверей уже мертвых новобрачных стоят в карауле два автоматчика, а над сценой висит огромный нацистский флаг - центральная часть занавеса.

- ...Это была наша ошибка. Наша, даже моя. Нет никакой пользы подавать голос, когда уже поздно. Даже ради спасения души. Все, что мы сделали, - это создали в Германии больную демократию. Страх пролетарской революции, которая бы бросила страну резко влево, был слишком велик. А теперь мы уже больше не можем защищаться. Нацизм - это наше творение. Он зарождался на наших заводах при поддержке наших денег!..

Нет, не думаю, что это мертвый фильм.